Ни о войне, ни об участии в боевых действиях, отец никогда нам ничего не рассказывал. Всё, о чем мы могли догадаться по 3 – 4 фотографиям, на одной из которых была молодая миловидная Fräulein и несколько строчек по-немецки весьма лирического содержания, служба его военная состояла не только из обслуживания орудийного расчёта. Сама же война для отца большей частью состояла из закрывания обеими руками ушей, когда очередной 152 мм кумулятивный “бобик” вылетал из их тяжёлой гаубицы, которую все почему-то называли “Емелькой” по направлению к вражеским “объектам”, которые редко им самим удавалось разглядеть из-за их дальнего расположения.
Правда, из подслушанного рассказа его фронтовому другу, мы узнали, что иногда их орудие лупило прямой наводкой вдоль городских длинных улиц, и тогда результат их “работы” им всё же разглядеть удавалось.
Шутки-шутками, но, когда мы с братом однажды попросили отца рассказать нам “про войну“, отец долго и молча смотрел на нас, пока мы не догадались встать и выйти. Больше не просили.
А рассказал нам папа сам как-то неожиданно только два случая, когда ему удалось остаться в живых по чистой случайности:
1) Уже в Германии всему их батарейному расчету выдали автоматические пистолеты Стечкина, и его товарищ в шутку направил пистолет на отца: “Смотри, застрелю!”, отец попросил его не баловаться с оружием, но договорить не успел, как раздались два выстрела – пистолет стоял на режиме автоматического огня. Дружок этого не ожидал, сильная отдача задрала ствол его пистолета, и обе пули пролетели мимо в 5 – 7 см от головы отца.
2) На территории Чехословакии, недалеко от Остравы, весь их батарейный расчет перевозили на грузовике в другое расположение. Отец эти места знал, и попросил водителя высадить его, мол “Прогуляюсь пешком, тут лесок нарядный…”. Через полминуты после того, как грузовик тронулся, в него с тихим шелестом откуда-то долетел шальной снаряд, и прямым попаданием разнёс весь грузовик вместе со всеми товарищами отца. Не выжил тогда никто. Кроме него.
.